Неточные совпадения
Обломов с вечера, по обыкновению,
прислушивался к биению
своего сердца, потом ощупал его руками, поверил, увеличилась ли отверделость там, наконец углубился в анализ
своего счастья и вдруг попал в каплю горечи и отравился.
Он смотрит, ищет, освещает темные места
своего идеала, пытает собственный ум, совесть,
сердце, требуя опыта, наставления, — чего хотел и просит от нее, чего недостает для полной гармонии красоты?
Прислушивался к своей жизни, припоминал все, что оскорбляло его в его прежних, несостоявшихся идеалах.
Стоя среди комнаты полуодетая, она на минуту задумалась. Ей показалось, что нет ее, той, которая жила тревогами и страхом за сына, мыслями об охране его тела, нет ее теперь — такой, она отделилась, отошла далеко куда-то, а может быть, совсем сгорела на огне волнения, и это облегчило, очистило душу, обновило
сердце новой силой. Она
прислушивалась к себе, желая заглянуть в
свое сердце и боясь снова разбудить там что-либо старое, тревожное.
Отец Туберозов молчал, но Ахилла
прислушался к голосу
своего сердца и, оставив при больном старике дьячка Павлюкана, взял почтовую пару и катнул без всякого разрешения в губернский город.
Варвара Михайловна (волнуясь). А я не знаю… Я не вижу ничего более яркого… (Шалимов внимательно
прислушивается к словам Варвары Михайловны.) Я не умею говорить… Но, господа, я
сердцем чувствую: надо, необходимо пробудить в людях сознание
своего достоинства, во всех людях… во всех! Тогда никто из нас не будет оскорблять другого… Ведь мы не умеем уважать человека, и это так больно… обидно…
Он спрыгнул с постели, встал на колени и, крепко прижимая руки
к груди, без слов обратился в тёмный угол комнаты, закрыл глаза и ждал,
прислушиваясь к биению
своего сердца.
Мальчик ушел. Арбузов долго сидел на кровати, спустив на пол ноги, и
прислушивался, глядя в темные углы,
к своему сердцу, все еще бившемуся тревожно и суетливо. А губы его тихо шевелились, повторяя раздельно все одно и то же, поразившее его, звучное, упругое слово...
Михаленко, покрывшись с головой одеялом, пугливо
прислушивался к глухому и тревожному биению
своего сердца.
Он радостно всматривался в прозрачную даль широкой степи;
прислушивался к простому говору временных ее обитателей — чумаков, пастухов; чуял
своим сердцем живые впечатления от веселого пения птички, и красоты весенней травки, и порывы степного ветра, и все это превосходно умел изобразить потом в
своих простых, но глубоких стихах.
Окутанный снегами, он и в жестокий мороз отворяет
свое дорогое окошечко и через него любуется светом божиим, ночным небом, усыпанным очами ангелов, глазеет на мимоходящих и едущих, слушает сплетни соседей,
прислушивается с каким-то умилительным соучастием
к скрипучему оттиску шагов запоздалого путника по зимней дороге,
к далекому, замирающему в снежной пустыне звону колокольчика — звукам, имеющим грустную прелесть для
сердца русского.